This site uses cookies.
Some of these cookies are essential to the operation of the site,
while others help to improve your experience by providing insights into how the site is being used.
For more information, please see the ProZ.com privacy policy.
This person has a SecurePRO™ card. Because this person is not a ProZ.com Plus subscriber, to view his or her SecurePRO™ card you must be a ProZ.com Business member or Plus subscriber.
Affiliations
This person is not affiliated with any business or Blue Board record at ProZ.com.
Source text - Italian In una domenica di sole, verso le dieci del mattino, scendo dal treno elettrico nella stazioncina di Peredèlkino, venticinque chilometri a sud di Mosca, non lontano dall’aeroporto di Vnùkovo. Mi accompagna il giornalista della radio sovietica Vladlèn, che coglie ogni occasione per esercitare con me il suo italiano, vietandomi quindi di parlargli nella sua lingua, ma che questa volta desidera soprattutto conoscere il più grande poeta e prosatore della Russia contemporanea, Borìs Pasternàk, che per telefono mi ha fissato un appuntamento.
Peredèlkino, il villaggio degli scrittori, occupa una vasta area ondulata, ora immersa nel verde tenero della vegetazione primaverile. Ci arriviamo camminando su stradine di terra battuta, costeggiamo diverse villette ben distanziate fra loro e troviamo quella che ci interessa dopo aver attraversato un boschetto di betulle. Pasternàk è nel giardino recintato, veste giubbotto e calzoni di tela grezza, forse sta potando una pianta. Quando ci scorge, si avvicina con un largo sorriso, spalanca il piccolo cancello e ci porge la mano. La sua stretta è vigorosa.
Si sta benissimo all’aperto, in un giorno così, e perciò occupiamo di tacita intesa due panche di legno poste ad angolo retto. L’ospite mi chiede se è proprio vero il mio cognome, che trova straordinario, tanto che anche dopo molto tempo ci tornerà su con compiacimento, finanche in qualche lettera a persone che non mi hanno mai visto. Io puntualizzo che è un cognome di origine bizantina, decisamente dozzinale, ne è piena l’Italia. Già, l’Italia. Pasternàk racconta di avervi fatto un viaggio nel 1912, all’età di ventidue anni, quando frequentava in estate l’università di Marburg. Gli sarebbe piaciuto arrivare almeno fino a Roma, ma i soldi non gli erano bastati. Aveva visitato Venezia, Firenze, poi era dovuto ripartire per la Germania. Comunque il viaggio (di cui leggerò più tardi un breve cenno, poche magistrali pennellate, nella sua Autobiografia) gli ha lasciato una quantità di di impressioni tutte originali, acute, niente a che vedere con i luoghi comuni che si rovesciano implacabilmente sul Bel Paese.
Non ci stancheremmo di ascoltarlo, Vladlèn ed io, se a un tratto non si fermasse, scusandosi, per domandare di che cosa mi preme parlargli.
Premetto che un paio di mesi fa, su proposta del Partito comunista ho lasciato Roma, la mia città, per essere assunto da Radio Mosca quale collaboratore delle trasmissioni dirette all’Italia; e nello stesso tempo ho accettato dal giovane editore milanese Giangiacomo Feltrinelli, rampollo di una delle più ricche famiglie italiane e militante molto impegnato del Pci, l’incarico a tempo parziale di segnalargli le più significative novità letterarie dell’Urss ed eventualmente di mettermi in contatto con i loro autori. Ebbene, proprio nella precedente settimana mi è capitato di tradurre un notiziario culturale preparato dalla direzione centrale della radio ad uso di tutte le redazioni; e una delle notizie, che ricordo alla lettera avendola trascritta fra gli appunti per Feltrinelli, dice questo: “E’ imminente la pubblicazione del Dottor Zhivago di Borìs Pasternàk. Si tratta di un romanzo in forma di diario che abbraccia tre quarti di secolo e termina con la seconda guerra mondiale.”
Lo scrittore mi interrompe con un gesto della mano. “In Urss” mi dice “il romanzo non uscirà. Non quadra con le regole della cultura ufficiale.”
Sono persuaso, sbagliando di grosso, che questa previsione pecchi di pessimismo. Perciò, oltre a ripetere che la pubblicazione del Dottor Zhivago è stata annunciata dalla radio sovietica, cito alcune opere che sono apparse di recente nell’Urss, mentre tempo addietro non sarebbero certamente passate. Adesso, aggiungo, c’è un clima più tollerante, una maggiore apertura verso il nuovo, in una parola quel disgelo di cui si parla tanto anche in Occidente; e se non fosse vero, neppure capirei , nel mio piccolo, per quale ragione Radio Mosca abbia assunto proprio me, pur essendo stata indubbiamente preavvertita ch’io sono un comunista di pasta laica. In ogni caso, concludo, io sono qui con la proposta di un accordo ragionevole: Lei mi consegna una copia del Dottor Zhivago da passare a Feltrinelli, che inizierà subito la traduzione in italiana allo scopo di avvantaggiarsi su altri editori occidentali, ma anche con l’impegno contestuale di non pubblicare l’edizione italiana se non dopo quella sovietica e, comunque, data la propria affiliazione politica, di trattare amichevolmente con le competenti autorità di questo paese...
D’un tratto mi rendo conto che lo scrittore, prestandomi appena mezzo orecchio, segue un proprio pensiero; e dunque torno a battere sulla mia proposta, cercando di essere ancora più chiaro e persuasivo.
La mia insistenza è superflua. “Lasciamo stare se l’edizione sovietica uscirà o non uscirà” mi dice Pasternàk. “Io sono disposto a consegnarle il romanzo purché Feltrinelli mi prometta di trasmetterlo, diciamo fra qualche mese, ad altri editori di paesi importanti, in primo luogo Francia e Inghilterra. Che ne pensa? Può sentire Milano?”
Garantisco a Pasternàk che quel che suggerisce è senz’altro possibile, anzi ineluttabile, perché nella logica di qualsiasi grosso editore rientra sempre il proposito di ricavare soldi e fama anche vendendo all’estero i diritti dei suoi libri di successo, e sconsiglio di ritardare il nostro accordo in attesa di una conferma da ritenersi assolutamente scontata.
Concentratosi per un momento sulla mia argomentazione, Pasternàk si alza, chiede il permesso di assentarsi un attimo, entra in casa, torna con un pacco voluminoso e me lo porge. “Questo è il Dottor Zhivago” dice. “Che faccia il giro del mondo.”
Soppeso il pacco simulando sforzo e annuncio che una fortunata circostanza mi permetterà di farlo arrivare a Milano, prima tappa del giro, entro pochissimi giorni. Poi conversiamo ancora una decina di minuti. L’autore ci confida qualcosa dei suoi nuovi progetti e infine, accanto al cancello, quando abbiamo già scambiato saluti e auguri, fissa su Vladlèn e me uno sguardo carico di benevola ironia. “Fin d’ora” dichiara “voi siete invitati alla mia fucilazione.”
E’ il 20 maggio 1956, quasi mezzogiorno. Comincia il caso Pasternàk.
Translation - Russian Погожим воскресным утром, часов в десять, я выхожу из вагона электрички на маленькой станции Переделкино, что в двадцати пяти километрах к югу от Москвы, неподалеку от аэропорта Внуково. Со мной журналист с радиостанции Владлен; он никогда не упускает случая попрактиковаться в итальянском, а посему запрещает разговаривать на его родном языке. Сегодня, однако, его привело сюда другое: он мечтает познакомиться с крупнейшим поэтом и прозаиком современной России – Борисом Пастернаком, который по телефону назначил мне на сегодня встречу.
Далеко простирающиеся владения писательского поселка Переделкино утопают в нежной весенней зелени. Мы идем по сельской дороге вдоль редко стоящих дач и, миновав березовую рощицу, подходим к калитке. Пастернак, в куртке и штанах из грубого полотна, что-то делает в саду, кажется подрезает растение. Заметив нас, он подходит с широкой улыбкой, распахивает калитку и протягивает руку для приветствия. Ладонь его крепко сжимает мою.
Чудесная погода располагает к тому, чтобы оставаться на свежем воздухе, и мы без лишних слов направляемся к двум стоящим углом скамейкам. Хозяин спрашивает, правда ли у меня такая фамилия; он находит ее удивительной – настолько, что и много времени спустя с удовольствием будет припоминать ее в письмах к незнакомым со мною людям. Я уточняю, что моя фамилия византийского происхождения, для Италии весьма и весьма заурядная. Ах да, Италия. Пастернак рассказывает, что ездил туда в 1912 году, в возрасте двадцати двух лет, когда слушал летний курс в Марбургском университете. Мечтал добраться хотя бы до Рима, но деньги кончились раньше. Он успел побывать в Венеции и Флоренции, а потом ему пришлось вернуться в Германию. Как бы то ни было, путешествие (он вкратце упомянет о нем в «Автобиографии», которую мне доведется читать позднее) оставило в памяти яркий след: его воспоминания оригинальны, метки и весьма далеки от восторженных общих мест, которые неиссякаемым потоком изливаются на «Bel Paese» .
Мы с Владленом были готовы без устали и дальше слушать его, если бы он в какой-то момент не замолк и, извинившись, не поинтересовался, какова цель моего визита.
Я начинаю свой рассказ с того, что пару месяцев назад по предложению компартии оставил родной Рим и перебрался в Москву работать в отделе итальянского вещания радиостанции «Москва». Одновременно я принял от молодого миланского издателя Джанджакомо Фельтринелли, отпрыска одного из богатейших семейств Италии и активного члена ИКП, предложение о сотрудничестве: я должен был сообщать ему о самых значимых литературных новинках в СССР и при необходимости связываться с их авторами. И вот, как раз на прошлой неделе, мне довелось переводить выпуск новостей культуры, подготовленный в центральной редакции радио для всех редакций; одно из сообщений звучало буквально так (привожу слово в слово, ибо переписал его тогда для Фельтринелли): «Скоро выйдет в свет “Доктор Живаго” Бориса Пастернака. Речь идет о романе в форме дневника, который охватывает три четверти столетия и завершается Великой Отечественной войной».
Писатель прерывает меня жестом руки. «В СССР, – говорит он мне, – роман не выйдет. Он не вписывается в рамки официальной культуры».
Я, конечно, убежден (и тут я глубоко заблуждался), что этот прогноз грешит пессимизмом. Поэтому, повторив, что о публикации «Доктора Живаго» было объявлено на советском радио, я напоминаю также о недавних изданиях его произведений в СССР, которые бы раньше точно не пропустили. Ведь сейчас, добавляю я, времена другие – атмосфера мягче, больше открытости новому, иными словами, та самая оттепель, о которой столько разговоров на Западе; да взять хотя бы меня: зачем радиостанции «Москва» принимать меня на работу, хотя их, несомненно, предупредили, что я отнюдь не коммунист-догматик? В любом случае, я явился с предложением о разумном соглашении: вы передадите мне копию «Доктора Живаго», дабы Фельтринелли, не мешкая, занялся переводом его на итальянский язык, опередив тем самым других западных издателей; при этом, естественно, издатель обязуется не публиковать итальянский перевод до выхода романа в свет в СССР, а учитывая его партийную принадлежность, переговоры с компетентными советскими инстанциями он будет вести подобающим образом...
В какой-то момент я понимаю, что писатель слушает меня вполуха, погруженный в свои раздумья; я возвращаюсь к своему предложению, стараясь говорить еще яснее и убедительнее.
Мое упорство излишне. «Оставим в покое вопрос, выйдет или нет советское издание, – говорит мне Пастернак. – Я готов отдать Вам роман при условии, что Фельтринелли пообещает мне передать его, скажем, через несколько месяцев, крупным издателям других стран, прежде всего Франции и Англии. Что вы об этом думаете? Можете связаться с Миланом?»
Я заверяю Пастернака: то, что он предлагает, безусловно возможно; более того, такой ход событий неизбежен, ибо всякий крупный издатель рассчитывает в случае успеха книги заработать деньги и славу за счет продажи прав на нее за границу; я советую не затягивать с нашим соглашением в ожидании подтверждения из Милана, которое можно считать делом решенным.
Пастернак минуту-другую слушает мои доводы, затем поднимается, просит позволения отойти на минутку, уходит в дом и возвращается с объемистым пакетом. Он протягивает его мне: «Это “Доктор Живаго”. Пусть он увидит мир».
Я многозначительно взвешиваю в руках пакет и объявляю, что, по счастливому стечению обстоятельств, буквально на днях смогу переслать его в Милан – первый пункт его кругосветного путешествия. Потом мы еще минут десять беседуем, писатель делится с нами своими планами. Напоследок, у калитки, когда уже были сказаны слова прощания, хозяин бросает нам с Владленом полный дружелюбной иронии взгляд и говорит: «Отныне вы приглашены на мой расстрел».
Это было 20 мая 1956 года, около полудня. Так началось дело Пастернака.
Sono russa ma vivo in Italia, regione Emilia-Romagna. Mi sono dottorata in storia (con la specializzazione sulla storia italiana) all'Universita' Statale Lomonosov di Mosca. Lavoro da 7 anni nel campo di traduzioni/insegnamento e ho consolidato esperienza in vari settori anche lontani dal mio indirizzo di studi, come industria dei mobili, prodotti per la verniciatura, automazione industriale, turismo. Traduco anche la narrativa.
Expertise 
CV/Resume (DOC)